Особый менталитет?

По всем словарям и справочникам, менталитет имеет надсознательный характер и относится преимущественно к характеристике специфики психической жизни. Также он является описанием психологических особенностей группы людей, живущих в одном месте и в одно время. Очевидно, что менталитет может со временем изменяться (особенно, ввиду различных катаклизмов общественного, политического и проч. характеров). Очевидно, что эта особенность напрямую зависит и от «предназначения» города. У каждого населенного пункта, а уж тем более у мегаполисов, имеется как свои исторические «пристрастия», так и более-менее объективные общественно-экономические предназначения. Существует, например, даже целая гипотеза о собственной «специализации» каждого города, в которой внимание уделяется такой стороне, как потребительская стоимость произведенного в таком городе продукта. Причем, утрата городом своей специализации неизбежно приводит к непосредственной деградации самого города.

Ну, здесь очевидны такие специализированные уклоны: куротный у Сочи, торговый у Одессы, военно-морской у Севастополя, промышленный – у Челябинска.

Так вот, одной из основных специализаций города на Неве в его трехвековой истории было формирование русского интеллигента. Российский ученый-культуролог М.Каган выделил в таком типе несколько отличительных признаков.

Во-первых, это был тип поведения, который описывается французской идиомой соmmе il faut, что приблизительно обозначает «прекрасно воспитанный человек». Такой человек рационально и эстетически выдержан в руководстве своими чувствами. («Учитесь властвовать собой», - учил еще Онегин).

Во-вторых, петербургскому интеллигенту изначально были присущи религиозная толерантность и интернационализм. А как же иначе, ведь северная столица строилась и росла в единстве межнационального созидания и соседства всех возможных вероисповеданий. Ученые считают, что у настоящих петербуржцев просто невозможны «приступы» великорусского шовинизма или православного фанатизма.

В-третьих, это конечно, высокий эстетизм, требующий особенной чувствительности вкуса во всем. Эта особая сторона сознания петербуржцев, выросших в среде архитектурной, природной гармонии и прекрасного воспитания. Считается, что горожане северной Пальмиры необычайно устремлены к единству истины, добра и красоты – этой классической триады всеобщей гармонии. Такое сочетание эстетики и этики в литературе охарактеризовано как «дендизм», в чем снова нас убеждает Онегин.

Интересно, что петербургскую интеллигенцию с самого начала отличала даже особая речь. Еще в 18 века в этой столице всех детей обучали сразу трем языкам – французскому, немецкому и русскому, а во многих общественных местах эти три языка часто использовались даже вперемежку.

На основе такой «смеси» был сложен даже петербургский диалект. Авторитетный лингвист С.Обнорский отмечал в своих работах, что в принципе язык наших писателей – это язык Петербурга и что именно он должен быть положен в основу российской грамматики. В числе особенностей такого диалекта ученый видел различия на трех лингвистических уровнях – лексике, фонетике, стилистике.

При таком «смешении» языков бытовая речь автоматически обогащалась новыми понятиями из французского или немецкого. Заимствования требовались для обозначения новых предметов или явлений, которые до этих пор отсутствовали в русской традиции. Такое обновление языка, разумеется, в столице шло активнее, чем в Москве и других городах. С новыми словами приходила и новая фонетика, а использование неологизмов создавало и новую стилистику.

В противовес таким петербургским «нововведениям», появившимся в активной светской жизни, в Москве сохранялось традиционное звучание, поскольку оно было прочно закреплено в церковных проповедях и службах. В Петербурге, кроме светскости, новая стилистика широко «поддерживалась» художественной литературой. Столичный характер речи стал меняться в сторону «книжного и даже буквенного произношения». Языковое противостояние Москвы и Петербурга в отдельных вариациях можно проследить и сейчас. А тогда речь северной столицы иногда называлась москвичами даже нерусской, а горожане Петербурга упрекались в невзыскательности и дурном вкусе, а иной раз даже в неправильности самого языка. Надо заметить, что не всегда такие упреки Москвы были безосновательны.

То же касалось и типа поведения. Москва отличалась большей размытостью своих сословных границ – большой барин не гнушался домом бедного дворянина, напротив, все дома были почти всегда открыты. В то время образ Москвы как бы олицетворял широкую русскую душу, щедрую и хлебосольную, а также сметливую и свободную. «Древняя столица, гордо именовавшая себя Третьим Римом, обо всем имела собственное мнение». Именно в Москве родились эти два непримиримых течения русской философии – славянофильство и западничество, рождение которых в Петербурге было бы просто невозможным.

Интересно, что и само противостояние двух столиц России в разное время велось по разным «фронтам»:

• в начале 20 века их сравнивали как центры западничества и самобытной русской культуры;
• затем с 20-х гг. спор шел по поводу разногласий Востока и Запада и их значений для России;
• после переключились на «интеллигентность» Петербурга и простонародность и «культурную провинциальность» Москвы;
• сегодня ведутся разговоры о настоящем наследнике и действительном носителе великой российской духовности и культуры страны.