Слезают слезы с крыши в трубы,
к руке реки чертя полоски;
а в неба свисшиеся губы
воткнули каменные соски.
И небу — стихши — ясно стало:
туда, где моря блещет блюдо,
сырой погонщик гнал устало
Невы двугорбого верблюда.
Рубленые строки и гранитные слова становятся почти нежными в этом стихотворении о Петербурге, написанном поэтом в 1913 году, год спустя после приезда в столицу. Да и не могла нежная душа девятнадцатилетнего юноши (за плечами которого уже, однако, были аресты и тюремное заключение за участие в забастовках и демонстрациях) не откликнутся на колдовское обаяние этого города, такого же, как и сам Маяковский, обманчиво холодного и строгого, дерзко вознесшегося над болотами. Ведь весь внешний эпатаж и умение привлечь и шокировать публику, подкрепленные недюжинным талантом, служили не только способом самовыражения, но и скрывали от проницательных взглядов ранимый и подверженный чужому влиянию характер поэта.
Анархия и разрушение – вот девиз «передовой» молодежи начала прошлого века. Предчувствие чего-то катастрофического носилось в воздухе, но если одних неординарных людей грядущее ввергало в тоску и уныние, то другие, настроенные более оптимистично, ждали его с нетерпением. К последним относился и Владимир Маяковский, который активно участвовал в деятельности группы художников и поэтов–футуристов (московская группа «Гилея»), и в том числе от их имени приехал покорять Петербург. Заночевал Маяковский на Петроградской стороне (Большой пр., 45) у адвоката Спандикова, а затем отправился проводить в жизнь свои планы: начал с «Соляного городка» на Фонтанке, где выставлялись работы современных художников и его собственный этюд «Волга». Кстати, рисовал Маяковский не менее талантливо, чем писал стихи: гостя как-то на даче у Репина, он вызвал его восхищение, нарисовав портрет хозяина горелой спичкой – «Какое сходство! И какой – не сердитесь на меня – реализм!» - восторгался Репин.
Поселился Маяковский поначалу в общежитии на Белозерской улице, где тогда ютились питерские футуристы, Антон Безваль и Николай Бурлюк. Молодые люди не сидели без дела, а, напротив, активно проводили анархию в жизнь и в народные массы: сначала была скандальная выставка на углу Марата и Невского с участием Малевича, Гончаровой, Ларионова, Татлина, затем публикация манифеста «Пощечина общественному вкусу» и еще немало подобных выступлений и акций. К слову, именно художнику Татлину принадлежала идея возложить на могилу «железного поэта» железный венок, украшенный гайками и молотками, который зловеще громыхал всю дорогу до крематория. Но не будем отвлекаться, тем более что в самых широких кругах бытует мнение, что смерть физическая стала следствием погибшего намного раньше таланта, таланта человека, который долгое время попирал останки поэтов века серебряного в гордом одиночестве.
На улице Рубинштейна, 13 состоялся диспут «Союза молодежи», где Маяковский развенчивал Байрона и Пушкина, а его друг Бурлюк – Рафаэля и Леонардо. Все чуть не кончилось дракой – дело обычное на выступлениях кубистов, футуристов и прочих проповедников анархии. Через четыре месяца здесь же Маяковский выступит с публичными оскорблениями в адрес Леонида Андреева, Бальмонта и Сологуба, а следом - в другом театре с собственной поэмой «Владимир Маяковский».
Хвастовство и эпатаж, наглость и умение чувствовать настроение самых широких масс, от простых трудяг до салонного бомонда и денежных воротил, сослужили неплохую службу и самому поэту и его сподвижникам. Анна Ахматова говорила о Маяковском: «этот господин всегда умел устраиваться». Сумел он «устроится» и при новой советской власти, став ее глашатаем, пропагандистом и «первым поэтом революции». А те, кто не умел устраиваться, были подмяты под себя новым режимом. Ушел в небытие Серебряный век русской литературы, закрылся знаменитый «Привал комедиантов», где по злой иронии судьбы сиживали за соседними столиками жертвы и их будущие палачи: Ахматова и Блок, Кузмин и Мандельштам, Зощенко и Булгаков, Маяковский и его роковая любовь – Лиля Брик, а также небезызвестные Троцкий и Луначарский, Колчак и Савинков. Как же мог талантливый поэт превратиться в слепое орудие советской власти (или в орудие женщины, которая сотрудничала с властями)?
Кузмин вспоминал в своем дневнике о последнем вечере в «Привале», на котором Маяковский читал стихи «А мы не Корнеля с каким-то Расином, отца, – предложи на старье меняться, мы и его обольем керосином, и в улицы пустим для иллюминаций…», что после этого «все поэты попрятались в щели…». Будто чувствовали неминуемую развязку. Ну а Маяковский-то знал об этом наверняка, недаром он стал вожаком борьбы со старой литературной когортой. Методы же ГПУ, которое стало непосредственным инструментом этой борьбы, всем известны – застенки, пытки, ссылки и расстрелы.
Работая в «Окнах РОСТа» в Москве, Маяковский занимается агитационно-плакатной деятельностью, за что получает деньги и содействие властей, воспевает новый режим и… гибнет как талантливый поэт. Еще недавно он жил в гостинице «Пале-Рояль», водил туда своих любовниц и возлюбленных, ни одна из которых не поддалась на его уговоры составить семейное счастье, о котором так мечтал вечно одинокий поэт. Еще лет десять тому назад он гостил под Петербургом у Репина и Чуковского (в жену которого был влюблен и с которым повздорил из-за одной юной особы), столовался у Евреинова и Богдановича, писал свою гениальную поэму «Облако в штанах». Это о нем говорил знаменитый Бехтерев (в ответ на просьбу Репина присмотреться к поэту, у которого «что-то такое с головой»), что он «здоров, могуч, и главное – чувствилище у него большое…». И через тринадцать лет, в 1926 году, тот же самый человек скажет по поводу публикации «Дней Турбиных» - «Мы случайно дали возможность Булгакову пискнуть – и пискнул» и назовет Ахматову и Мандельштама «внутренними эмигрантами». Марина Цветаева в 1927 году в письме к Пастернаку называла его «падшим Ангелом», а в своих тетрадях писала: «Маяковский ведь бессловесное животное, в чистом виде СКОТ… Было – и отняли (боги). И теперь жует травку (любую)». Бунин был не менее категоричен: «Думаю, что Маяковский останется в истории литературы большевистских лет как самый низкий, циничный и вредный слуга советского людоедства, по части литературного восхваления его и тем самым воздействия на советскую чернь… И советская Москва не только с великой щедростью, но даже с идиотской чрезмерностью отплатила Маяковскому за все его восхваления ее, за всяческую помощь ей в деле развращения советских людей, в снижении их нравов и вкусов». Куда же подевалось вышеупомянутое «чувствилище»? На что растратил поэт свои лучшие годы и несомненный талант?
Тщеславие и слабость к женскому полу, тайная слабость характера при ярко выраженной внешней мужественности, силе и брутальности, - все это вкупе с роковой страстью к красотке Лиле Брик сыграло немалую роль в зловещем повороте в судьбе поэта. Вот как о них писал Михаил Пришвин: «Маяковский – это Ставрогин, но Лиля Брик – это ведьма… Ведьмы хороши у Гоголя, но все-таки нет и у него и ни у кого такой отчетливой ведьмы, как Лиля Брик». Рыжие волосы, ослепительная улыбка – и десятки уведенных у жен мужей, сотни затащенных в постель и множество просто одураченных людей, и все это при живом муже. Осип Брик тоже был тот еще фрукт – поначалу богач и банкир, впоследствии осведомитель ЧК, теоретик революционного искусства, принимавший за своим столом кровавых сотрудников ЧК и НКВД. Перед завершением эпохи НЭПа Брики приходили к трясущимся от страха богачам, втирались к ним в доверие и с удовольствием принимали «на сохранение» немалые ценности на то время, пока «все утрясется». Некоторых не сажали, и этим счастливчикам Брики честно возвращали их имущество, а вот остальное…
Что же нужно было Лиле Брик от поэта Маяковского, которого она бесцеремонно увела у собственной младшей сестры, влюбленной в него по уши? Деньги, его слава, близость к власти и удовлетворение от того, что она не только стала музой поэта революции, но и держит его на коротком поводке. Маяковский поселился в квартире Бриков на улице Жуковского (в 1926 году вместе с Бриками переехал в Москву), причем держали они его в комнате для прислуги, и – попал в ловушку на всю жизнь. Он посвящал ей стихи, менял в угоду ей свои привычки, мнения и взгляды, выбирал друзей и творческие планы по ее совету и даже менял любовниц по ее приказанию. Сама Лиля писала о Владимире Маяковском: «По улицам носился, задрав хвост – и лаял зря на кого попало, и страшно вилял хвостом, когда провинился…» И возвращался к ней, как побитая собака. Была, правда, неудачная попытка самоубийства – пистолет дал осечку. Поэт будто чувствовал, что сделал неверный выбор, но было уже поздно: его судьба была в руках опытной интриганки, к слову, бывшей секретным сотрудником советских внутренних органов. Она же его и презирала, не притворяясь (когда ей не нужны были деньги). Вот как Лиля Брик сравнила Володю и Осипа, своего мужа; «Разве можно, – говорила она, – сравнивать его с Осей? Осин ум оценят будущие поколения. А Володя? Какая разница между ним и извозчиком? Один управляет лошадью, другой – рифмой». И эту женщину Маяковский боготворил, хотя, как знать, может именно родство душ свело их вместе?
Для него все закончилось пулей из револьвера 14 апреля 1930 года. Многие предчувствовали это самоубийство, если оно и вправду было таковым. Вот строки из донесения одного агента, приставленного к Маяковскому (под документом стоит дата его смерти): «В Маяковском произошел перелом, он не верит в то, что пишет, и ненавидит, что пишет». А Лиля – жила еще долго и счастливо, незаслуженно пользуясь плодами трудов и авторскими правами поэта, который вдруг почему-то стал ее мужем. Посмертно.
|
Карта
Маршруты
Где остановиться
Где поесть
Что купить
Как добраться
Погода
